Выступления игумена Филарета (Булекова) и Александра Кырлежева на прошедшем в Страсбурге семинаре "Нравственные основы и эволюция понятия прав человека в поликультурном обществе" гораздо четче представили позицию Русской православной церкви в спорах о концепции прав человека. Можно даже сказать, что эти выступления, особенно - А.Кырлежева, хотя и представляют, надо полагать, личную точку зрения авторов, заметно продвинули вперед собственную концепцию РПЦ.

Не пересказывая этих выступлений, доступных на нашем сайте, можно сразу перейти к критическим замечаниям или, точнее, к вопросам и соображениям, возникающим при чтении обоих текстов.


Оба автора вслед за митр. Кириллом настаивают, что классическая концепция прав человека основана на безрелигиозном представлении о человеке, что эта концепция исходит из отсутствия ("смерти") Бога. Исторически это в целом верно: антиклерикализм был тесно связан с движениями, утверждавшими в "долгом" XIX веке (т.е. с Французской революции до начала Первой мировой войны) классические принципы прав человека. Но и неточность такого суждения нельзя не отметить: "отцы-основатели" США отнюдь не были антиклерикалами, как и все английские политики XIX века, да и многие европейские демократы той эпохи.

Антиклерикализм был чертой бурной европейской модернизации, поэтому он столь актуален в сегодняшней России, в которой модернизация все еще не завершена. Но для Запада (в широком смысле, включая Россию) и развивающейся здесь концепции прав человека (а она развивается пока по преимуществу именно в западном мире, с этим никто, в общем-то, не спорит) антиклерикализм уже не столь актуален.

Сегодняшние представления о естественном праве формируются в противостоянии праву позитивному, а не праву божественному. Соответственно, отсутствие упоминания Бога в том или ином законе свидетельствует не об игнорировании Бога авторами закона, но лишь о том, что они рассматривают право как инструмент секулярный. Слово "секулярный", напомним, означает "внерелигиозный", а не "без- или антирелигиозный".

Есть в выступлениях обоих авторов и другая историческая аберрация. Они утверждают, что представления о правах человека формировались в условиях некоего нравственного консенсуса (например, на статус брака как союза между одним мужчиной и одной женщиной), ныне же ни о каком нравственном консенсусе не может быть и речи, в том числе из-за мощных миграционных потоков, приносящих в западный мир людей других культурных традиций. Игумен Филарет пишет также, что мы должны теперь искать решения во всемирном, а не только в европейском масштабе. Поэтому, мол, нужно искать компромиссы и формировать новую концепцию прав человека.

В чем-то это, безусловно, верно. Концепция прав человека постоянно развивается, и развивается в весьма бурных спорах, далеких от какого бы то ни было консенсуса. Верно и то, что практически достигнутая поликультурность общества ставит новые проблемы. Но неверно, что когда-то было не так: всегда были серьезнейшие и нравственные, и культурные различия. Просто это были другие различия, а те вещи, которые нам сейчас важны как спорные, тогда вообще не обсуждались и вокруг них не строились никакие концепции. Концепции строятся именно о спорном, первоначально они разделяют, а не объединяют. В том числе и концепция прав человека формировалась в противостоянии с другими, более традиционными представлениями.

Можно спорить, и Кырлежев затрагивает эту проблему, продолжается ли (возобновилось ли) сейчас то же противостояние или мы имеем дело с качественно новыми явлениями, возникшими в рамках десекуляризации и глобализации. Но этот спор вряд ли существенно повлияет на поиск решений, как частных, так и общих.

Что же касается поиска компромисса по концепции прав человека в глобальном масштабе, то такой компромисс пока явно невозможен, и лучше начинать поиски компромиссов все же на более подготовленной европейской (опять же, в широком смысле слова) почве.


Кырлежев описывает конфликт между идеалом выстраиваемого снизу либерально-демократического общества, и братским идеалом христианского общества, выстраиваемого "сверху", то есть от Бога. Безусловно, такие идеалы не могут не конфликтовать. Но в жизни присутствует не идеал, а его воплощение, точнее - много разных воплощений, с ними мы и имеем дело. И Европа отказалась в Новое время не от христианского идеала, а от стремления построить "христианский мир" буквально здесь и сейчас, к чему честно, но безуспешно стремилась в Средние века.

Существенно также, по крайней мере в случае православия и католицизма, что построение общества "сверху" идет не непосредственно от Бога, но через Церковь, иерархическую по своей сути. Естественно, здесь возникает противоречие с конструируемым "снизу" обществом модерна. Но это противоречие становится действительно неразрешимым только в том случае, если одна из моделей (или обе) стремится стать тотальной. Если тотальных претензий нет или они слишком далеки от реализации, оба способа строить общество сосуществуют, и, собственно говоря, сосуществовали всегда. Просто в Средние века доминировало в социальном и политическом, а не только в идейном, смысле построение "сверху", а теперь - наоборот.

Можно предположить, что условный "либерал" (понятно, что чистых типов не бывает, но в нашем приблизительном рассуждении можно их ввести) предпочитает построение "снизу" потому, что это лучше обеспечивает классические права человека, а также политическую демократию и рыночную экономику. А условный "ортодокс" предпочитает противоположное, поскольку для него следование религиозной традиции важнее всего этого. Как разрешать это противоречие?

Ответ современной либеральной демократии однозначен - выбор осуществляет большинство, но одновременно оно стремится создать минимально дискомфортные условия для меньшинства. Конечно, не затрагивая при этом основных прав человека и не причиняя бОльшего дискомфорта большинству (это, опять же, весьма упрощенное описание - хотя бы потому, что никогда нет столь четкого разделения граждан именно на две группы).

Понятно, что в современных секулярных обществах "ортодоксы" не могут де-факто претендовать на большинство (в демократических странах большинство, даже если оно принадлежит к ортодоксальному христианству, не ведет себе как идеальный "ортодокс" - см. ситуацию в Италии или даже в Греции) но они, как и любое меньшинство, могут активно добиваться режима снижения дискомфорта.


Кырлежев предлагает понятие "религиозного пространства", в котором индивид строит свой мир не так, как в "секулярном пространстве", и описывает конфликт "ортодокса" и "либерала" уже в этих терминах. Но столь ли неразрешим этот конфликт в рамках господствующей (в принципе, но не полностью) либеральной демократии?

Конечно, совсем параллельных пространств, между которыми нет никаких конфликтов и противоречий, построить нельзя, но сделать их максимально разделенными можно. И именно на этом пути стоило бы искать тот самый компромисс, о котором говорят все авторы, прямо или косвенно представляющие РПЦ.

Для разделения различных сфер, в которых функционирует индивид, нужно, чтобы в обществе было больше саморегулирования, в том числе и в рамках тех или иных организаций или сетевых сообществ. Речь отнюдь не должна идти о том, чтобы религиозная жизнь была в точном смысле слова приватна.

Чего именно не хватает Церкви в статусе частной ассоциации, который светское общество обычно ей предлагает? Частная ассоциация имеет полное право жить своей внутренней жизнью по своему ставу и агитировать всеми законными средствами вовне за свои идеи в любой области. Нередко пытаются, правда, не признавать такое право, дополнительно ограничивая религиозные ассоциации по сравнению с общественными. Например, им запрещено участие в выборах. Такие ограничения являются, на самом деле, пережитком антиклерикализма, не имеющим сегодня никакого понятного оправдания. (Политизация религии может быть опасна, но мы прекрасно видим, что запреты такого рода неэффективны: например, жесткие антиклерикальные меры не помешали фактически религиозной партии победить на выборах в Турции, и демократия от этого не рухнула. Противостояние же религиозно мотивированному политическому радикализму должно основываться на общих основаниях.) То же, вероятно, относится к другим ограничениям.

Может быть, Церкви не хватает статуса корпорации публичного права, о чем не раз писали? Например, в деле регистрации браков. Здесь тоже возможно решение в духе расширения саморегулирования - нужно открыть доступ к такого рода полномочиям для широкого, и главное, открытого (принципиально, но не полностью) круга организаций (или даже частных лиц) - чтобы нельзя было говорить о дискриминации неверующих или тех или иных верующих. В США, например, действует как раз такая плюралистическая система регистрации браков. При этом вполне возможно, как мы видим на том же примере, соблюдение неких минимальных общих требований, удовлетворяющих, в том числе, и религиозные организации.

Разумеется, такого рода рецепты нуждаются в гораздо более детальной проработке и в широком обсуждении. Но, представляется, что компромиссы в данном случае легче искать на пути расширения общественной свободы, а не на пути экспериментов по "де-модернизации".


А.Кырлежев и игумен Филарет, так же как и некоторые другие авторы, размышляя о путях достижения компромисса в отношении прав человека, обращаются к концепции групповых (или коллективных) прав. Они, безусловно, правы: именно групповые права лучше всего подходят для современной интерпретации традиционных ортодоксальных христианских представлений.

Кырлежев отмечает, что интерпретация этого "третьего поколения" прав человека различна у людей секулярно и религиозно мыслящих. Видимо, имеются ввиду все те же различия в отношении к антропологической основе самого понятия "права человека". Могут быть, конечно, и практические различия (например, игумен Филарет, похоже, против практики позитивной дискриминации, а большинство секулярных адептов групповых прав - за). Если же отвлечься и от частностей, и от антропологической основы, к которой довольно редко апеллируют на практике, мы видим принципиальное сходство интерпретации групповых прав представителями, например, РПЦ и этнических организаций: и те, и другие говорят об интересах некоторой неопределенной группы (то есть не определяемой точно ни извне, ни изнутри, но на уровне риторики представляющейся вполне четкой) и представляют эти интересы как групповые права.

Я, безусловно, отношусь к тем, для кого, как справедливо заметил игумен Филарет, само понятие групповых прав нежелательно, поскольку оно противоречит правам индивидуума. Понятно, что любые права могут вступать в конфликт, как и любые интересы. Но в случае конфликта прав человека и интересов группы (пусть и называемых правами) предпочтительны именно права индивидуума, поскольку они могут быть глубоко обоснованы либо в религии, либо в каких-то иных мировоззренческих системах, а групповые права находят основание лишь в идеологиях, основанных на делении людей по тому или иному групповому признаку. Но такое деление просто не соответствует реальному положению дел, хотя бы потому, что не учитывает людей с двойной, неопределенной или изменчивой идентичностью, и следовательно, прямо покушается на человеческую свободу. Однако, я понимаю, что твердое утверждение только индивидуальных прав не является ныне безусловно доминирующей тенденцией в западном мире, посему поиск компромисса между "либералом" и "ортодоксом" в сфере групповых прав практически вполне возможен.

Другое дело, что пока никаких конкретных предложений не поступает, и дело ограничивается общими декларациями или намеками на необходимость искать правовой консенсус Запада и "мира ислама" (но столь глобальные аспекты поисков компромисса лучше бы даже не затрагивать).


Представляется, что к компромиссу эффективнее все же двигаться, если не пытаться сразу ставить под сомнения основы, а использовать сложившуюся правовую и иную среду и пытаться модифицировать ее в направлении, устраивающем все стороны, участвующие в поиске компромисса. Как уже говорилось выше, это направление можно обозначить, как постепенный отказ от наследия антиклерикализма (но не секулярности) и расширение самоуправления в обществе, что позволит более свободно функционировать в том числе и религиозным общинам и организациям.