Мы републикуем русскую версию статьи, написанной для PONARS Eurasia, в том виде, как она была опубликована интернет-изданием Republic.

В январе 2019 года впервые в истории российского антиэкстремистского законодательства вступила в силу смягчающая поправка к нему, а именно – к самой известной статье 282 УК о возбуждении ненависти и унижении достоинства по ряду групповых признаков. Поправка внедрила механизм так называемой административной преюдиции, что делает первое правонарушение по этой статье административным, а не уголовным, если нет отягчающих обстоятельств. При этом уголовная ответственность в таком случае наступает только при повторном правонарушении в течение года. Поправку можно считать скромным результатом неожиданно откровенной дискуссии об антиэкстремистских злоупотреблениях, которую можно было наблюдать в Госдуме и на иных официальных площадках во второй половине 2018 года. Гораздо более серьезные, хотя все равно не революционные предложения Совета по правам человека были отвергнуты.

Тем не менее, случай смягчения одного из ключевых и наиболее известных элементов антиэкстремистского законодательства столь необычен для репрессивной политики в годы правления Владимира Путина, что нуждается во вдумчивой интерпретации.

Мнения правозащитников об этом эпизоде разошлись. С одной стороны, реформа вселяет осторожные надежды. С другой стороны, до нее события развивались настолько мрачно, что позволили говорить о своего рода ресталинизации репрессивной политики в России. Более того, механизм административной преюдиции, примененный к статье 282, порождает опасения, что перед нами, скорее, способ перейти к более массовым репрессиям; а, например, Лев Пономарев уже усматривает в применении других политизированных статей УК, в которые заложен тот же механизм. И конечно, нельзя забывать, что реформа коснулась лишь одного элемента антиэкстремистского законодательства, что отнюдь не подрывает его жизнеспособности в целом.

На чем основывается антиэкстремистская политика Кремля?

Антиэкстремистская политика в России была сконструирована в 2002–2007 годах в качестве инструмента противодействия трем основным явлениям:

·       идейно мотивированному насилию, от расистского до антиправительственного (формально сюда включается и терроризм, но фактически к нему применяется отдельный механизм противодействия);

·       подстрекательской агитации (то есть призывам к идейно мотивированным противоправным действиям), причем на практике здесь можно проследить разные политики по отношению к разным идейным секторам, первое место среди которых занимают ультраправые, а второе – радикальные исламисты; сюда же добавлен такой объект противодействия, как «язык вражды»;

·       организациям и группировкам, ориентированным на перечисленное выше, большим или малым, реально практикующим масштабное насилие или являющимся лишь кружками единомышленников.

На практике антиэкстремистская политика действительно в большей степени была направлена на антиконституционную деятельность в диапазоне от очень опасной до совершенно незначительной. В ходе ее «настройки», с одной стороны, в законодательство были введены весьма прогрессивные элементы (например понятие «преступлений ненависти»), но с другой – такая политика создала базу для архаичных по сути преследований инаковерующих. В целом, этот необычайно широкий по целям, очень гибкий и прекрасно приспособленный к злоупотреблениям инструмент является ярким примером того, что в ранние путинские годы называлось «диктатурой закона».

Сколько осуждают по антиэкстремистским статьям?

После быстрого роста числа приговоров по антиэкстремистским обвинениям с конца нулевых в 2018 году мы наблюдаем беспрецедентное снижение числа приговоров по двум из трех основных категорий «преступлений экстремистского характера». На графике ниже к первой категории «преступлений-высказываний» отнесены статьи УК о возбуждении ненависти (282), призывах к экстремистской деятельности (280), терроризму (205.2) и сепаратизму (280.1), а также «исторический ревизионизм» (354.1) и «оскорбление религиозных чувств» (148, части 1 и 2). Ко второй категории относятся статьи об участии в экстремистском (282.1) или террористическом (205.4) сообществе, а также продолжение деятельности запрещенной экстремистской (282.2) или террористической (205.5) организации. Правда, третья категория – преступления ненависти – дала в 2018 году даже некоторый приростпосле многих лет спада.

Количество уголовных дел экстремистской направленности
Учитывается только основное обвинение

По данным Генеральной прокуратуры об открытых и переданных в суд делах по «преступлениям экстремистского характера» видно, что в начале 2019 года понижающий тренд еще больше ускорился. Если в 2017 году таких дел открывали в среднем по 127 в месяц, в 2018 – по 105, то в первые три месяца 2019 года – всего по 50. В суд передавали в 2017 году по 92 дела в месяц, в 2018 – по 80, в январе-марте 2019 – по 28, причем по «ослабленной» в ходе смягчающей поправки статье 282 УК за эти месяцы было заведено всего 9 дел.

Учитывая длительность ⁠нашего следствия, можно сказать, ⁠что спад, зафиксированный в первом ⁠полугодии ⁠2018 ⁠года, означает, что принципиальные решения были ⁠приняты еще осенью 2017 года или даже раньше, хотя в публичную ⁠сферу все это было вынесено только после слов Владимира Путина об «абсурде» на его июньской прямой линии. За этим последовали президентский законопроект и очень позитивное постановление Верховного суда от 20 сентября по практике правоприменения. Правоохранительные органы правильно поняли «сигнал сверху». И теперь генеральный прокурор в своем докладе в Совете Федерации хвалится не приростом числа дел об «экстремистских высказываниях», а их сокращением.

Однако сокращение коснулось не всех направлений уголовных репрессий. Среди статей УК о высказываниях по двум – статье 205.2 о призыве к терроризму и статье 282.2 о продолжении деятельности экстремистской организации – число дел растет. Интерпретировать эти данные пока не так просто. Заметный прирост по статье 205.2 отчасти может быть связан с более частым возбуждением дел против заключенных, выступающих с радикальной исламистской агитацией. Еще можно было бы предположить, что прирост по этим двум статьям при радикальном снижении по статье 282 означает, что ФСБ обходит Центры по противодействию экстремизму МВД в межведомственной конкуренции. Но в то же время по статье 280 (публичные призывы к экстремистской деятельности), также находящейся в ведении ФСБ, наблюдается некоторый спад. Еще можно заметить, что по приговорам по статье 280 спад был только в первом полугодии, что, возможно, подтверждает гипотезу о переквалификации ряда дел с 282 на 280 статью (а может быть, и на 205.2) в преддверии декриминализации.

Какие организации относят в России к экстремистским?

Бесспорна приоритетная роль ФСБ в делах, связанных с преследованием организаций, которые, видимо, представляются властям опасными. Количественно здесь на первом месте – дела за сам факт участия в ранее запрещенных организациях (статья 205.5 УК для террористических и статья 282.2 для экстремистских). Мы давно уже наблюдаем дела против запрещенных мусульманских течений, в диапазоне от прямо террористических объединений до невинных, но «нетрадиционных» религиозных кружков. Однако в последнее время и без того самый крупный объект этих преследований – радикальная исламистская партия «Хизб ут-Тахрир», по ошибке запрещенная как террористическая, – привносит в правоохранительную статистику особенно массовые процессы (более 20 обвиняемых) со все более суровыми сроками (уже до 24 лет лишения свободы).

Поражает по масштабу и кампания уголовных преследований свидетелей Иеговы, чьи организации запрещены как экстремистские по всей стране: с апреля 2018 года, когда кампания стала именно систематической, обвиняемых и подозреваемых уже набралось более 170, а по прежним делам появился первый приговор к лишению свободы – и сразу на 6 лет, что показывает нынешним подследственным довольно мрачную перспективу. Более суровые приговоры стали выноситься и последователям «Джамаат Таблиг» и учения Саида Нурси, менее преследуемым и потому менее известным.

Почему возникли дела против «Нового величия» и «Сети»?

Внимание общественности и СМИ было особенно приковано к делам двух небольших политических групп – трудно идентифицируемого по политическим взглядам «Нового величия» и анархистской «Сети». Обе обвиняются, по сути, в подготовке к силовым действиям против властей, про обе можно сказать, что обвинение не вовсе безосновательно, но чрезвычайно преувеличено. При этом «Новое величие» примечательно тем, что в группу из порядка дюжины участников было внедрено как минимум три агента, и без их активности она, вероятно, развалилась бы сама. Дело «Сети» же известно откровенным применением пыток почти ко всем фигурантам, что также наводит на мысль об остром дефиците реальных улик.

Неслучайно, что оба этих дела возникли сразу после гораздо более масштабного преследования движения «Артподготовка» – всероссийского фан-клуба национал-популистского деятеля Вячеслава Мальцева, призывавшего устроить 5 ноября 2017 года революцию. Не дожидаясь революции, власти запретили само движение. Мальцев сбежал во Францию, но продолжал подстрекать участников и оттуда, при этом о применении или неприменении насилия выражался неопределенно. Революции, конечно, не случилось, но случилась большая группа уголовных дел с десятками обвиняемых и с более или менее правдоподобными эпизодами хранения или использования оружия и коктейлей Молотова.

Большое по объему и резонансу дело «Артподготовки» не могло не породить дела против групп поменьше, к которым и можно отнести «Сеть» и «Новое величие». В России всегда были и будут группы людей, любящих поболтать о революции или даже немножко поиграть в подполье, и после истории с Мальцевым наши власти, крайне настороженно относящиеся даже к потенциальным угрозам, усилили надзор за любыми подозрительными движениями.

Однако если раньше правоохранительные органы чаще не заводили дела, а стремились разными способами разрушить такие группы в начале их пути, то сейчас они изменили тактику. Связано это, вероятно, с опасениями властей после киевского Майдана, которые затем были подкреплены двумя факторами. Во-первых, возвращением в Россию тысяч боевиков, воевавших за ДНР и ЛНР, неудовлетворенных ходом и итогами войны. Во-вторых, массовыми, но при этом не структурированными и поэтому неожиданными для Кремля протестами, организованными в 2018 году Алексеем Навальным.

Появление дел «Нового величия» и «Сети» могло стать началом целой серии подобных историй, но все вышло несколько иначе. Триумф провокации в деле «Нового величия» не тиражировался далее, правоохранительная система смогла в этом смысле проявить сдержанность. Может быть, не было бы продолжения и у дела «Сети», но 31 октября 2018 года в знак протеста против этого дела анархист Михаил Жлобицкий подорвал себя в приемной ФСБ в Архангельске, и этот эпизод дал старт целой серии дел против анархистов по всей стране.

В целом сейчас невозможно прогнозировать, насколько активно ФСБ будет выявлять (или конструировать) революционно настроенные группы и преследовать их в уголовном порядке, но в какой-то степени эта деятельность точно будет вестись.

Как изменяется число дел по административным статьям?

Еще одно направление антиэкстремистской политики, на которое очень важно обратить внимание, – это применение административных мер. Политический смысл их применения Кремль видит иначе, чем уголовных. Административные дела скорее направлены на профилактику, чем на репрессии. Их адресат – гораздо более широкая целевая группа, не только по сравнению с делами запрещенных или подпольных групп, но и по сравнению с антиэкстремистскими же уголовными репрессиями. График ниже показывает динамику правоприменения по двум основным антиэкстремистским статьям КоАП в сравнении с уголовным преследованием за «экстремистские» и «террористические» высказывания.

Сравнение количества административных и уголовных дел по антиэкстремистским статьям
Здесь приговоры суммируются по основному и дополнительному обвинению

Мы видим, насколько разнится порядок цифр, да и тренды последнего года – прямо противоположные: число административных дел растет, хотя и меньшими темпами. В первую очередь последнее связано с сокращением применения скандальной статьи 20.3 о запрещенной символике, злоупотребления которой вызывают и раздражение, и просто смех. Но статистика ясно показывает, что о переломе в административном правоприменении говорить рано.

Кроме того, Госдума в начале 2019 года приняла два новых закона (известные как «законы Клишаса»), создавших новые административные правонарушения, уже прямо направленные против критики властей. Это первые в России законы, вводящие наказания за высказывания именно в интернете. Один вводит штрафы и иные наказания за выражение неуважения в неприличной форме к государству, его символам, органам власти и к обществу в целом, другой – за распространение ложных слухов, которые могут повлечь беспорядки или иные тяжкие последствия. Пока трудно сказать, насколько широко будут применяться новые законы, но нет сомнений, что будут, а формулировки позволяют применять их очень широко.

На этом фоне смягчение уголовной статьи 282, то есть появление ее «младшей сестры» – статьи 20.3.1 КоАП, – будет также способствовать увеличению количества административных наказаний. За первые четыре месяца этого года центр «Сова» знает уже около трех десятков наказанных, и это явно далеко не все случаи.

Причину смягчения 282-ой статьи, скорее всего, следует искать в том, что сложившаяся «уголовная» практика ее применения уже не выполняла сдерживания через прямые репрессии, поскольку не могла четко сформировать ни у обычных граждан, ни у оппозиционеров разной степени радикальности представления, что же именно государство «не потерпит». Среди дополнительных причин реформы 282-ой статьи можно назвать еще два фактора. Во-первых, исторически антиэкстремистская политика в наибольшей степени была «заточена» против националистов, точнее – против радикальных русских националистов, но это движение с начала украинской войны находится в быстро прогрессирующем упадке. Во-вторых, именно 282-ая в общественном сознании слилась с самим понятием антиэкстремизма; кампания против этой статьи, начатая ультраправыми (лозунг «русских маршей»: «Русским – русская Москва! Отменить 282!»), была затем усвоена либеральной оппозицией, и в конце концов неприятие этой статьи широко распространилось и среди прокремлевских активистов, и этот удивительный консенсус было уже труднее игнорировать. Возможно, сработали и какие-то другие, не политические, причины. Например, стали появляться первые решения ЕСПЧ по антиэкстремистским делам, и весьма критичные.

Как применение антиэкстремистских мер соотносится с политическими задачами Кремля?

За последние 1,5 года в России сформировалось три компонента репрессивной политики с использованием антиэкстремистских и смежных с ними норм, которые сегодня показывают разную динамику.

Во-первых, самые массовые меры – административные – адресованы, в принципе, любым достаточно активным гражданам и просто случайным людям. Число дел по этим статьям стремительно росло в 2012–2016 годах, затем бурный рост прекратился, зато расширялся инструментарий: КоАП теперь включает не только штрафы до 3 тысяч рублей, но и штрафы в десятки тысяч, предусмотренные «законами Клишаса». Также стоит напомнить, что наказание по основным административным антиэкстремистским статьям означает ряд последующих ограничений, включая временный запрет участвовать в любых выборах.

К сегодняшнему дню можно сказать, что административные репрессивные меры используются очень широко, хотя суммарный уровень в целом стабилизировался. Вероятно, власти рассчитывают оказать с помощью них достаточное давление на любые оппозиционно настроенные круги, за вычетом основного активистского ядра и радикальных групп, которых такие меры вряд ли остановят.

Второй блок мер – уголовные преследования за публичные высказывания. Число дел по ним, несомненно, сокращается и будет сокращаться. Механизм административной преюдиции не даст снова разогнать уголовные репрессии по статье 282 УК. Правда, никак нельзя исключить, что какие-то публичные высказывания, которые ранее квалифицировались по 282-й, будут квалифицироваться по другим статьям, так что нынешний резкий спад в количестве открываемых уголовных дел будет отчасти отыгран.

Возможно, теперь использование этих правовых инструментов вернется в состояние, которое мы видели 5 лет назад, – когда они применялись против реальных, в основном радикальных активистов, а не против случайных авторов социальных сетей, пусть и оппозиционно настроенных. Однако поскольку статьи в УК и их применители остаются все теми же, вряд ли правоприменение существенно изменится: силовики уже приучены искать «разжигание розни», а не революционную агитацию, и переобучение, если будет предпринято, потребует времени. Это значит, что основное давление по этим статьям будет приходиться по-прежнему на националистов и исламистов. При этом к левой и либеральной оппозиции и к неполитическим протестным движениям, вероятно, будут применяться репрессивные инструменты, не имеющие отношения к антиэкстремистскому законодательству.

Наконец, власти продолжат жесткое уголовное преследование тех групп и целых движений, которые они видят в качестве опасных подрывных структур, ориентированных на смену режима не политическими средствами. В этом секторе чаще применяются более суровые антитеррористические статьи, все больше мы видим сообщений о применении пыток. Власти хотят дать понять, что там, где угроза им видится скорее как реальная, чем потенциальная, противодействие будет не просто сдерживающим, но и разрушительным.

Политически такую тактику можно считать рациональной – власти наконец-то хотят показать, где проходит «настоящая красная линия», за которой нарушителя ждут уже не просто проблемы, но очень большие проблемы. Однако на практике это может работать хуже. Например, наиболее преследуемая исламистская организация «Хизб ут-Тахрир» в мусульманской среде не пользуется всеобщей любовью, но явно несправедливое признание ее террористической и несуразно суровые приговоры участникам вызывают скорее возмущение. Другой пример: в стране около 70 организаций запрещены как экстремистские, и, как правило, к ним раньше относились достаточно радикальные националисты. Но теперь по количеству дел их всех обогнали свидетели Иеговы, пусть непопулярные, но очевидно безобидные. И это только самые крупные примеры того, как криво проводится «настоящая красная линия».

При этом власти не готовы пока исправлять свои ошибки в этой сфере, не только такие крупные, как эти две, но и менее значительные, как явно провальное в смысле общественного мнения дело «Нового величия». При том, что в части менее жестких мер власти могут иногда пойти на попятный, как было с прекращением бессмысленной кампании срывов концертов разных музыкантов в конце 2018 года.

Таким образом, сейчас мы видим скорее не смягчение или ужесточение антиэкстремистской политики, а ее диверсификацию. С правовой точки зрения эта диверсификация остается проблемной, как и все антиэкстремистское законодательство. С точки зрения политической, как инструмент давления на различные оппозиционные круги, она может оказаться более эффективной, чем практика предыдущих нескольких лет. Поскольку диверсификация – еще и сложный путь для правоохранительной машины, остаются опасения, что она с ним просто не справится, – все будет постоянно путаться, тем самым разрушая тот комплексный месседж, который власть хочет послать оппозиционным сегментам общества своей более сложной трехчастной схемой. Наконец, нельзя забывать, что остаются «репрессивные рефлексы» власти – готовность на любой вызов, реальный или кажущийся, реагировать новыми репрессивными инициативами, которые также будут подрывать новую политику.