Мы публикуем статью социолога Центра понтийско-кавказских исследований (г. Краснодар) Алексея Кочергина, посвященную проблеме использования языка вражды в официальных документах и прессе Краснодарского края.
В отечественном (и не только) публичном дискурсе Краснодарский край непременно ассоциируется с темой этничности и миграции, что даже позволило некоторым хорошо знакомым с ситуацией исследователям анализировать регион как витрину российской национальной политики [1]. Упоминается он, как правило, в негативном аспекте, где ксенофобия и разного вида нетерпимость имеют массовый характер и не встречают активного противодействия ни со стороны властей, ни со стороны широких кругов общественности. Скорее как раз наоборот. Использование языка вражды в таком случае не воспринимается уже как дурной тон, а является вполне адекватным для ситуации способом повествования.
Корни такого положения дел следует искать в той методологической базе, на основе которой акторами мыслится социальный мир. И здесь вполне можно согласиться с В. Малаховым, который говорит о господстве в представлениях большинства россиян этноцентризма, то есть такого мышления, "базисной категорией которого и исходным пунктом при объяснении социальной реальности в котором выступает понятие этноса" [2]. Структура общества предстает в результате как состоящая из "народов" или "этносов", а те, в свою очередь, мыслятся как коллективные личности, выступающие носителями интересов, обладающие способностью предпринимать осознанные действия и т.п. Соответственно, этнические группы рассматриваются как субъекты общественных отношений, которые находятся между собой в состоянии вражды или сотрудничества.
Характерной чертой такого взгляда становится "секъюритизация" межэтнических отношений. В современной политологии этим концептом определяется ситуация, когда отношения между государством и меньшинствами рассматриваются не как предмет демократической политики, но как сфера государственной безопасности, ради которой государство ограничивает нормальный политический процесс и вводит ограничения на самоуправление меньшинств[3]. Такой дискурс распространен, как правило, в обществах с малым опытом демократии и перенесшими разного рода эксперименты этнической инженерии. У. Кимличка, в частности, считает, что "секъюритизация" межэтнических отношений характерна именно для политики в странах Восточной и Центральной Европы, что контрастирует с "десекъюритизированным" дискурсом прав этнических меньшинств на Западе. По его мнению, принятое в восточноевропейских странах представление, что сильное государство возможно только при условии политической слабости меньшинств, основывается на истории империализма, коллаборационизма, обмена населением и пограничными территориями в этом регионе[4].
Проблематизация вопроса в рамках "дискурса секъюритизации" выступает лейтмотивом политики и краснодарских властей. Это находит свое выражение в том, что иная, отличная от доминирующей этничность рассматривается как враждебная и несущая опасность. Любая активность представителей таких меньшинств характеризуется как нарушающая существующий порядок и покушающаяся на сами устои государства. Отсюда вполне естественно вытекает вывод, что единственно правильной в этой ситуации будет репрессивная политика, жесткий административный контроль и ограничение возможностей жизнедеятельности этнически иных. Наглядной, отраженной в тексте, иллюстрацией такого понимания реальности служит Краевая целевая программа гармонизации межнациональных отношений и развития национальных культур в Краснодарском крае на 2005 г. (далее - КЦП), пропитанная в своей аналитической части языком вражды.
Ситуация в регионе представляется со страниц этого документа как характеризующаяся рядом этносоциальных проблем. Оценивая геополитическое положение края, разработчики КЦП особенностью Северо-Кавказского региона считают то, что он исторически является естественным мостом между Европой и Азией, контактной зоной исламской и христианской цивилизаций, а также объектом столкновений интересов мировых держав. "Начиная с первых веков российской государственности и на протяжении всей ее истории отсюда неоднократно исходила угроза ее безопасности". Реальностью сегодняшнего дня на Северном Кавказе предстают террористические акты, рост преступности, контрабанда оружия, наркотиков, похищение людей, религиозный и политический экстремизм.
Анализ ситуации непосредственно в крае начинается с приведения уже устоявшейся формулы, что здесь проживают представители более 120 национальностей, которые "в результате длительного исторического взаимодействия в рамках единого государства обладают общностью культурных черт и демонстрируют достаточно высокую степень толерантности и гражданского согласия". Как наиболее многочисленные народы края выделяются русские, армяне, украинцы, белорусы, адыги, греки, татары, немцы, грузины и азербайджанцы.
Однако определяющими современное положение дел разработчики КЦП полагают иные, негативные, по их мнению, факторы. Среди таковых, прежде всего, отмечается якобы имеющееся стремление этнических общин к компактному проживанию. Объясняющей моделью при этом используется теория о пятнадцатипроцентном пределе конфликтности количества мигрантов по отношению к местному населению. "Такая специфика проживания этнических групп свидетельствует о наличии объективных предпосылок межэтнической напряженности, когда практически любое проявление недовольства населения может быть перенесено в плоскость межнациональных отношений".
Вторым важным фактором рассматривается идеологизация межэтнических отношений. Проявляется это в том, что в крае общественные объединения действуют зачастую на узкой этнической и религиозной основе. "Некоторые стремятся оказывать влияние на политическую жизнь в крае, пытаются брать на себя функции власти или диктовать условия органам государственной власти Краснодарского края, вынашивают идеи этнического сепаратизма". Якобы в регионе заметно активизировалась деятельность эмиссаров исламских религиозных организаций, представителей ультрарадикального религиозного течения - ваххабизма, сторонники которого ставят своей целью создание единого исламского государства на Северном Кавказе. В целом же, по мнению разработчиков КЦП, этнические движения "интересны тем, что представляют собой своеобразный этнополитический полигон, где сталкиваются тенденции к глобализации и регионализму, этничность и гражданственность, политические мифы и социально-экономические реалии" .
Третьим определяющим фактором выделяется так называемое "нарушение исторически сложившегося этнодемографического баланса". "В последнее десятилетие наблюдается тенденция к сокращению численности коренного населения: русских, адыгов, а также представителей других национальностей, в том числе украинцев, белорусов, немцев и других старожильческих этнических групп". В то же время отмечается появление на территории края новых нехарактерных для него этнических групп. "Уже в 1980-е годы в крае расселились крымские татары, затем турки-месхетинцы, курды, армяне-хемшилы и другие". (Здесь желаемое явно выдается за действительное, ибо и курды, и уж тем более крымские татары жили на территории края и раньше, в том числе и в досоветский период). В вину мигрантам ставится все то же стремление селиться компактно и то, что "значительная их часть (армяне, грузины, азербайджанцы, курды, езиды, крымские татары, турки-месхетинцы и другие) оседают в наиболее важных в стратегическом отношении районах - вблизи границы и на Черноморском побережье".
Еще одной значимой характеристикой этнической структуры края называется экономическое неравенство. Многие из вновь прибывших мигрантов якобы занимают доминирующее положение в экономической сфере и, особенно, в коммерческой деятельности. "Кроме того, они объединены негласными правилами и договоренностями в формировании собственной ценовой и иной протекционистской политики". Существенные средства отчисляются ими на идеологическое обеспечение закрепления диаспор на территории края. "Создаются новые культовые учреждения, а под флагом национально-культурных объединений активно работают по сути политические организации, зачастую реализующие интересы диаспор или их наиболее предприимчивой и организованной части (лидеров, актива)". Местное население в силу различных причин оказалось в менее выгодных условиях и воспринимает мигрантов как угрозу своему благополучию. Поэтому в крае "возникает непримиримое социальное соперничество в сфере распоряжения местными экономическими и природными ресурсами между местным населением и некоренными представителями этнических групп".
Таким образом, разработчики КЦП демонстрируют в ней практически все разнообразие видов языка вражды, классифицируемых как "средний" и "мягкий". И это не рассматривается местным сообществом как проблема, ибо при господстве "дискурса секъюритизации" только такой язык и может быть использован. Его можно сделать более политкоректным, но по своей сути он будет оставаться дискриминационным и уничижающим Другого.
Неизбежным следствием такого взгляда на мир выступает дискурсивная практика по криминализации "иноэтничных". Характерной чертой краснодарского дискурса этничности является стигматизация в данном качестве цыган, которые исключительно как преступники только и репрезентируются. Типичным примером манифестации таких представлений может служить статья в газете "Вольная Кубань" от 2 марта 2005 г. [5] , само название которой уже показывает направленность публикации - "На острие цыганской иглы".
Цыгане прежде всего ассоциируются с преступлениями по распространению наркотиков, и с утверждения данного тезиса статья и начинается. Первые ее предложения гласят: "Наркобизнес легко и незаметно сделался семейным промыслом цыган. Это настоящая проблема для городов и районов Кубани" . Таким образом, с начальных строк отчетливо проявляется порядок дискурса и те основные механизмы, посредством которого он выстраивается.
Во-первых, это изначальное определение модуса текста, однозначная категоризация дебатируемой темы с первых же предложений, не позволяющая проявить себя никакой другой перспективе. В данном случае цыгане уже в зачине статьи классифицируются как наркопреступники, и у читателя усомниться в этом или взглянуть на ситуацию с другой стороны нет никакой возможности. Негативное содержание этой классификации подчеркивается указанием на проблемность такой деятельности для региона, тем самым цыгане позиционируются как несущие опасность непосредственно самим жителям края.
Во-вторых, осуществляется генерализация объекта повествования, то есть выделяемая категория людей рассматривается как целостность и коллективный субъект, а практики, характерные для некоторых ее представителей, распространяются на всех и становятся маркерами утверждаемой общности. Это широко применяемый риторический ход, который по своей сути не требует аргументирования, особенно что касается практикуемого в России дискурса этничности, поскольку по иному этнические общности в нем, как правило, и не мыслятся. Использование иллюстрирующих доказательств в этом случае не столько легитимация суждения, сколько его усиление. И универсальным способом здесь является "игра со статистикой", магия цифр которой обычно затмевает содержащийся в них смысл. Это можно наблюдать и в рассматриваемой статье, где тезис-установка дополняется соответствующей ссылкой: "Например, из 210 цыган, официально проживающих в Гулькевичах, восемнадцать состоят по причине своей специфической деятельности на учете в управлении наркоконтроля по Краснодарскому краю. По статистике практически в каждой второй цыганской семье кто-нибудь хотя бы раз был уличен в распространении наркотиков". Непредвзятый глаз не увидит в приведенных данных каких-либо свидетельств особой склонности цыган к наркобизнесу и поголовному увлечению их этой деятельностью. Однако с уже предопределенным восприятием читатели именно так в массе своей и интерпретируют эти доказательства.
Дальнейший текст статьи представляет собой рассказ о конкретных примерах преступных деяний наркоторговцев и попытку анализа организации этого криминального бизнеса. При этом этнический фактор не только не отходит на задний план, но постоянно актуализируется и предстает как основополагающий элемент объяснительной модели. Фактически читателю навязывается идея, что конкретная этническая принадлежность программирует человека на делинквентные деяния, и от представителя такой этнической культуры другого поведения ждать не приходится.
Достигается подобный эффект посредством нескольких дискурсивных действий, которые вполне можно классифицировать как проявление языка вражды. Прежде всего, активно проводится мысль, что наркоторговля является извечным бизнесом цыган, им они занимаются с малолетства, и иных жизненных путей у них нет. "Цыган по кличке Горбатый едва ли не с рождения торговал наркотиками. Дожив до 48 лет, хорошо продвинулся по криминальной кадровой лестнице, получив титул наркобарона". Подчеркивается, что для них это семейное дело, то есть процессы социализации имеют определенную направленность, а, следовательно, данный промысел выступает как культурная норма для членов данной общности. "Как потом призналась хозяйка этого добра, наркоторговлей она занимается с малолетства. Этим же промыслом зарабатывали и ее неоднократно судимые родители. Муж задержанной также находится за решеткой за сбыт наркотиков" .
Усиливает тезис о культурной предопределенности цыган к занятию наркобизнесом, но в большей степени морализирует вопрос неоднократное упоминание в статье случаев использования детей в криминальных целях. "Нередко используются в бизнесе собственные дети. Несовершеннолетний — отличный агент. Если фактическую деятельность на себя берет взрослый человек, то передает дурман именно ребенок, по возрасту не отвечающий за свои деяния". Для большинства читателей благополучное детство ребенка предстает значимой нравственной ценностью, и сознательные действия по его вовлечению в девиантные практики оцениваются ими в первую очередь как аморальные. Довольно подробно описывая роль детей в наркоторговле, журналист тем самым актуализирует именно нравственные представления аудитории и клеймит героев своей публикации как порочных. "Кстати, к таким фальшивым слезам, которые должны моментально появиться при первой необходимости, детей приучают с детства. В этот момент сотрудники правоохранительных органов обычно обращают на детей меньше внимания. И тогда подготовленный малыш бежит к тайнику и уничтожает улики". Таким образом цыгане репрезентируются людьми безнравственными, попирающими распространенную в обществе мораль и в этом смысле существами асоциальными.
Другим способом подчеркивания культурной чуждости цыган является также неоднократное постулирование клановости их социальной организации. Приписываемые цыганам тесные семейно-родственные связи не только не рассматриваются как добродетель, но как раз наоборот без всяких оговорок отождествляются с уголовными бандами. "Отлаженная кланово-родовая система представляет собой почти идеальную, защищенную от агентурной работы и оперативных мероприятий структуру. Организованные и умеющие дойти до каждого клиента цыганские нарко-группировки заняли видное место среди этнических преступных групп". В пространственном срезе данная клановость предстает в виде образованных ими территориальных анклавов, где общество теряет свои механизмы воздействия на ситуацию, а окружающее население соответственно не защищено от произвола. "Обычно цыгане живут целыми кварталами в собственных частных домах. Такая кучность дает им еще одну гарантию безопасности от наркополиции". Окончательно негативное значение якобы характерные для цыган формы социальной организации получают посредством утверждения присутствующей внутри их аморальности, что должно еще раз показать порочность и нравственное разложение представителей этой этнической общности. "Они редко выдают друг друга. Если это все же происходит, то лишь между конкурентами — представителями разных кланов".
Обсуждение морального, а вернее как раз обратного облика цыган, таким образом, служит одним из дискурсивных способов их репрезентации. Бесповоротно убедить читателей в нравственной ущербности данной группы пытаются указанием на употребление наркотиков самими же наркоторговцами. "Несмотря на то что "королем" всех дел является именно муж, практическая деятельность, в том числе и переговоры о доставке, полностью лежат на женщине. При этом почти вся мужская половина активно пользуется своим же товаром. Однако наркотическое разложение в собственных семьях ничуть не препятствует семейному бизнесу". Этим пассажем моральная деградация цыган абсолютизируется всецело: здесь и растление других, и собственное разложение, и эксплуатация женщин к тому же.
Следует отметить, что утверждение замкнутости и компактности проживания этнических меньшинств является одной из конституирующих черт краснодарского дискурса этничности, которая активно поддерживается научными изысканиями ряда местных представителей академического корпуса, продуцирующими идеи наподобие "капсулирования групп" [6]. Поэтому прибегая сейчас в своем повествовании к проблематизации этого аспекта темы автор не столько стремится что-то доказать читателю, сколько обращается к уже сформированному у того фоновому знанию, включает имеющиеся этнические стереотипы и, в целом, представления о том, как организована жизнь меньшинств. На это же направлено по большей степени и другое дискурсивное действие - обращение к теме миграции.
В рассматриваемой статье рассказ о цыганах-мигрантах является самостоятельной, но такой же по содержанию сюжетной линией. "Торговля белой смертью — основной бизнес как местных, так и гастролеров, путешествующих с кучей детей по югу России между Ростовом, Ставрополем и Краснодаром". Единственная цель приезжих видится в наркоторговле, чему и подчинена вся их жизнь. "Гастролеры в основном приезжают из Московской, Ростовской, Воронежской областей и Ставропольского края. Это наркоторговцы, которые уже хорошо известны правоохранительным органам у себя на родине, отчего и скитаются по весям и городам". Представляемый образ цыганского мигранта по преимуществу подобен характеристикам злодея из сказок: хитрый, коварный, осторожный, искуситель, обладающий значительными ресурсами, слабо уязвимый. К тому же еще и скрывающий свою личину. "Живут цыгане под вымышленными именами, а свои настоящие документы хранят в тайниках. Из-за этого возникают большие трудности при установлении личности". Поэтому единственным путем решения поднимаемой проблемы провозглашается мобилизация всех сил и ресурсов общества, личное участие каждого жителя края в этой борьбе. Конкретно требуемые действия не расписываются, но их подсказывает читателю его повседневное, в данном случае этническое знание. А это депортации, жесткий административный контроль и все то, что юристы называют дискриминацией и нарушением прав человека.
Однако было бы не совсем правильно всю ответственность за культивирование языка вражды, проявляющегося в утверждении о криминальности той или иной этнической группы, возлагать на масс-медиа. Они во многом идут на поводе у тех экспертов, чьей социальной ролью является анализ и контроль такой сферы общественной жизни как преступность. И приходится констатировать, что сотрудники правоохранительных органов смотрят на нее через "этнические очки". Примером может служить пресс-релиз УФСНК РФ по Краснодарскому краю[7] с итогами деятельности наркополицейских в ЮФО за 2004 г., в котором подчеркивается и выделяется именно "этнический" криминал и борьба с ним. "Особую опасность представляют 155 этнических преступных формирований, имеющих широкие связи в ближнем и дальнем зарубежье. В первую очередь, это таджикские, узбекские, азербайджанские, цыганские группировки, которые контролируют нелегальный рынок наркотиков в округе, имеют собственные каналы контрабанды наркотиков, занимаются их оптовыми поставками и реализацией". Приводимое силовиками понимание ситуации и используемые аргументы являются точно такими же, что мы видели и в журналистском тексте, и которые закреплены в обыденном знании простых людей. "Клановая система социальных отношений внутри национальных общин обусловливает высокую степень организованности возникающих там преступных сообществ и сложность разоблачения их преступной деятельности. Осложняет оперативную обстановку процесс практически неконтролируемой миграции населения, в том числе из традиционно наркоопасных азиатских регионов". Так что представление о криминальности "иноэтничных" воспроизводится на всех уровнях публичного дискурса, каждый из которых легитимирует другие, но в то же время и поддерживается ими.
Приверженность российских власть предержащих дебатировать этничность в контексте "дискурса секъюритизации" я склонен объяснять тем, что вопросы, относящиеся к категории "законности и порядка", можно очень эффектно "раскрутить" как проблемы, вызывающие обеспокоенность в обществе, особенно в тех случаях, когда эта обеспокоенность находит отражение в ученых и авторитетных истолкованиях "социальных недугов" и политических программах, обещающих их излечить. "В мире, где безопасности и определенности становится все меньше, возникает сильное искушение укрыться в "тихой гавани"; поэтому защита территории - "безопасный дом" - превращается в универсальный ключ для всех дверей, которые, как нам представляется, необходимо запереть, чтобы отвести угрозу от нашего духовного и материального комфорта"[8].
Вокруг стремления к безопасности накапливается немало напряженности. А там, где есть напряженность, смышленые деятели несомненно обнаружат возможность заработать политический капитал. Поэтому все мероприятия по депортации из края нелегальных мигрантов получают широкое освещение в СМИ. Краснодарские власти выглядят жесткими, сильными и решительными, а главное, создается впечатление, что они "что-то делают", причем делают они это в высоко-драматичной, осязаемой и зримой, такой убедительной форме. И здесь эффектность карательных операций намного важнее, чем их эффективность, которая из-за вялого общественного внимания и недолгой общественной памяти вообще редко подвергается обсуждению. А язык вражды такой эффектный!
[1] Осипов А. Краснодарский край как витрина российской национальной политики // Диаспоры. 2004. № 4. С. 6-37.
[2] Малахов В. Преодолимо ли этноцентричное мышление? // Расизм в языке социальных наук / Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. СПб.: Алетейя, 2002. С. 11.
[3] См. Weaver, O. Securitization and Desecuritization // On Security / Еd. R. Lipschutz. New York: Columbia University Press, 1995.
[4] Kymlicka, Will. Multiculturalism and Minority Rights: West and East // Journal of Ethnopolitics and Minority Issues in Europe. 2002. Issue 4. Pp. 20-21.
[5] Еременко О. На острие цыганской иглы // Вольная Кубань. 2005. 2 марта.
[6] Савва М.В., Савва Е.В. Пресса, власть и этнический конфликт (Взаимосвязь на примере Краснодарского края). Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2002. С. 49.
[7] Органы наркоконтроля по ЮФО заявляют об опасности со стороны этнических наркогруппировок // http://www.yuga.ru/news/46153/index.html?print=1
[8] Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Издательство "Весь Мир", 2004. С. 165.