Уважаемые друзья! Цель моего выступления - полемика с некоторыми расхожими представлениями о либеральной концепции прав человека, а также несколько замечаний по поводу той концепции, которую отстаивает мой уважаемый оппонент [1].

Но сначала несколько слов о том, с чем я не буду полемизировать. Я не буду полемизировать с теми, кто обвиняет правозащитников "либерального" толка в том, что, коль скоро они работают на деньги западных благотворительных организаций, то и выполняют, естественно, "западный" заказ. Эти обвинения особенно участились после известного пассажа президента в его майском послании Федеральному Собранию. Не удержались от повторения этих пошлостей и некоторые иерархи Русской православной церкви. Вот и митрополит Кирилл в своем интервью, которое он давал в июле моему оппоненту [2], тоже не удержался и прошелся насчет "правозащитников, которые питаются иностранными грантами". Ну, что тут сказать? Скучно спорить на эту тему. В устах президента Российской Федерации изречения типа "кто вас ужинает, тот вас и танцует" не кажутся чем-то удивительным и необычным: это - нормальный уровень мышления современного политика. Но образованным и интеллигентным людям совершенно не обязательно повторять все пошлости, которые говорит наш президент. А уж верующим людям, тем более священнослужителям, не след бы так откровенно предпочитать дешевый одесский афоризм евангельскому "не хлебом единым жив человек".

И хватит об этом.


Возвращаясь к теме, я хотел бы прежде всего сказать несколько слов о том упреке, который чаще всего адресуют либеральной трактовке прав человека: мол, трактовка эта базируется на чуждом нам западном индивидуалистическом мировоззрении, разъединяющем, а не объединяющем людей. Упрек не новый: еще молодой Маркс писал, что "ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, ... индивида, ушедшего в себя, в свои частные интересы и свою частную волю и обособившегося от общежития" [3]. Маркс, впрочем, предпочитал говорить не о "западном", а о "буржуазном" индивидуализме.

Вообще говоря, спорно уже само утверждение о будто бы процветающем на "буржуазном Западе" индивидуализме и будто бы присущем русской ментальности коллективизме. Мне всегда хочется спросить у людей, которые это утверждают: какие конкретные проявления духа русского коллективизма вы имеете в виду. Иногда я даже спрашиваю, но ни разу мне не удалось получить вразумительного ответа. Обычно мои собеседники (как и мой сегодняшний оппонент, кстати) начинают говорить о том, что русский человек, в отличие от западного, всегда готов к подвигу. В слово же "подвиг", как выясняется, они вкладывают отнюдь не церковно-православное (жизнь и труд, посвященные Господу), а вполне светское и даже советское значение (готовность умереть во имя Родины). Что ж, возможно, что готовность умереть у нас действительно выше, чем у западных европейцев; да и как иначе - мы ведь за нашу историю давно отвыкли, что нас об этом спрашивают. А вот готовность и способность жить коллективной жизнью - то есть ежечасно и автоматически, не задумываясь, почти машинально согласовывать свои цели и интересы с целями и интересами других людей, в рамках совместно установленных правил... Вы в самом деле думаете, что эта готовность и способность выше у нас, чем в Европе? Сильно сомневаюсь. Идеальным тестом на коллективизм, на мой взгляд, является поведение водителя по отношению к другим участникам уличного движения; боюсь, что с этой точки зрения - и, увы, не только с этой - мы оказываемся нацией самых оголтелых индивидуалистов.

Возвращаясь к общечеловеческим категориям: действительно ли либеральное понимание прав человека разъединяет людей?

Да ничего подобного! Нет в сегодняшнем мире более объединяющей концепции. Взгляд на человека сквозь призму либеральной теории прав человека - это единственный возможный взгляд, который не делит людей на группы, классы, нации, не сортирует их по расе, религии, политическим взглядам. Но самое главное: он не делит людей на хороших и плохих, умных и глупых, законопослушных и не очень. Идея равенства прав, которая провозглашает, что все люди родились равными и свободными (подразумевается - равно свободными) и обладают некоторым одинаковым для каждого набором прав и свобод, - это не что иное, как утверждение принципиального единства всего рода человеческого, полностью, без изъятий.

Почему род человеческий вопреки всему, вопреки всемирной истории, вопреки вчерашней, сегодняшней и, скорее всего, завтрашней эмпирической реальности жизни един? Либеральная теория не умеет дать на это ответ. Верующие скажут: мы едины, потому мы все в равной мере дети Божьи и, стало быть, братья. Атеисты скажут, что мы едины, потому что мы - единственный на Земле биологический вид, наделенный разумом. Наверное, этот ответ приемлем и для верующих, которые скажут, что разум - уникальный дар Божий и что этот именно дар делает людей детьми Божьими. Во всяком случае, ясно же, что если завтра обнаружится, что какие-то морские дельфины обладают разумом, схожим с человеческим, то послезавтра же встанет вопрос о том, что они обладают теми же правами, что и люди.

Разумеется, таким образом понимаемая концепция прав человека нигде, ни в одной стране полностью не реализуется и реализована быть не может. Она вообще не может быть реализована для разделенного человечества. Вопрос же о том, может ли принципиальное единство рода Homo sapiens претвориться когда-нибудь в реальное единство, относится к философии истории и выходит за рамки нашей дискуссии.

Все это когда-то замечательно понял и высказал Владимир Соловьев (я понимаю, что для некоторых моих слушателей Соловьев - фигура религиозно сомнительная; но в данном случае мне совсем неважно, насколько его взгляды соответствовали канонам Православной церкви). В 1898 г. он прочитал в Философском обществе при Петербургском университете лекцию, посвященную столетию Огюста Конта. В этой лекции, которая была опубликован под названием "Идея человечества у Августа Конта", Соловьев вроде бы пересказывает идеи знаменитого французского философа-позитивиста - но мне, который Конта не читал, позволительно считать высказанные соображения идеями самого Соловьева; во всяком случае, он относился к ним с горячей симпатией. Вот что говорит Соловьев об "объявлении человеческих прав":

"Понятие прав человека тем и было дорого, что оно указывало на такую безусловность, на такой неотъемлемый признак в субъекте прав - на нечто такое, из чего требования справедливости могли выводиться с внутренней обязательностью формальной логики. ... Нельзя в здравом уме сказать какому бы то ни было человеку - преступнику, безумному, дикарю, все равно: "Ты не человек". ... Быть человеком есть не условное право, а свойство, по существу неотчуждаемое, и только оно одно, будучи принято за первооснову всяких прав, может сообщать им принципиальную неприкосновенность, или полагать безусловное препятствие их отнятию или произвольному ограничению. Пока определяющий принцип один - права человека, тем самым обеспечены и неприкосновенны права всех, так как нельзя объявить, что люди такой-то расы, такого-то исповедания, такого-то сословия - не люди".

И далее - самое главное (простите меня за обширную цитату):

"Лучшие из начинателей великого переворота понимали, или по крайней мере чувствовали, внутреннюю бесконечность и самозаконность (автономию) индивидуального человека, но они также понимали, или чувствовали, что само по себе это бесконечное значение есть только возможность и что для переведения ее в действительность единичному человеку должно быть придано что-то другое - уже на деле высшее и более могучее, чем он сам. Что же это за реально-высшее, дающее действительную полноту жизни отдельному лицу? Классическая древность, давно уже возведенная в идеал силой умственной реакции против средневековой теократии, указывала на гражданство, государство, отечество; ход новой истории внес сюда лишь то видоизменение, что идея высшего политического целого связывалась уже не с городом, а с народом или нацией. ... Августу Конту прежде всего принадлежит заслуга и слава, что он не удовлетворился этим столь ясным и благовидным решением. Нет, конечно, особой заслуги и славы, если человек, верующий в Небесного Отца, не ставит на Его место своего земного отечества. Но Конт не верил в единого Бога-Вседержителя, не верил он, с другой стороны, в абсолютное значение человеческой индивидуальности самой по себе, и, однако, ища ей реального восполнения, он не остановился на том собирательном целом, которое существует наглядно и конкретно, всеми признанное, - не остановился на единстве национальном. Он понял - один из первых и один из немногих, - что нация в своей наличной эмпирической действительности есть нечто само по себе условное, что она хотя всегда могущественнее и физически долговечнее отдельного лица, но далеко не всегда достойнее его по внутреннему существу, в смысле духовном. ...

Конт - и в этом еще большая его заслуга и слава - яснее, решительнее и полнее всех своих предшественников указал это :другое; - собирательное целое, по внутреннему существу, а не внешним только образом превосходящее каждого единичного человека, действительно его восполняющее как идеально, так и совершенно реально, - указал на человечество как на живое положительное единство, нас обнимающее ... С гениальной смелостью он ... утверждает, что единичный человек сам по себе, или в отдельности взятый, есть лишь абстракция, что такого человека в действительности не бывает и быть не может. И конечно, Конт прав... Ибо только существование человечества допускает определение, изъятое от смешения и от произвола"[4].

В этой лекции Владимир Соловьев задается вопросом, над которым промучилось все XIX столетие, и очень важно, что ответ на этот вопрос был дан в преддверии века XX. Хотя, конечно, ничему это не помогло и ничего не предотвратило. Он спрашивает, как получилось, что Французская революция, на знамени которой были написаны эти слова - "права человека", обернулась вакханалией якобинского террора. И отвечает на этот вопрос: зачинатели революции инстинктивно ощущали невозможность для "единичного человека" полностью реализовать свои права и необходимость помещения этого понятия в некий общественный контекст. Но этот контекст, согласно Соловьеву, был выбран ошибочно: формула "права человека" была дополнена оборотом "и гражданина". По Соловьеву, "зловредная клауза" все и погубила. Ибо бывают граждане и бывают не граждане. И, самое главное, бывают хорошие граждане и бывают граждане дурные. Отсюда уже очень легко перейти к мысли, что дурной гражданин - это фальшивый гражданин, это и не гражданин вовсе, а просто сволочь. Гражданство, говорит Соловьев, есть "условное, случайное и отчуждаемое достоинство". Дальнейшее понятно.

И на этом месте мне легко перейти ко второму пункту моих разногласий с моим уважаемым оппонентом.


Евгений Никифоров говорит, что разница между "православным" и "либеральным" пониманием свободы - а ведь права человека это всего лишь конституированная свобода - состоит в том, что православные понимают под свободой "свободу от греха", либеральное же мировоззрение защищает "свободу человека от заповеди, то есть свободу греха, свободу быть скотом".

Вообще-то я не встречался с подобной трактовкой прав человека у либералов. По-моему, либеральная концепция утверждает лишь, что человек, во-первых, сам, а не по принуждению извне, выбирает для себя систему нравственных ценностей и ориентиров, и сам ответствен за то, чтобы следование этим ориентирам не привело его к конфликту с обществом. В этом смысле и следует понимать слова о том, что "моя свобода кончается там, где начинается свобода других". Так что либеральная "свобода греха" - это, по моему глубокому убеждению, страшилка, миф, в который мой собеседник, похоже, и сам искренне верит.

А вот что такое "свобода от греха"?

Честно говоря, я не знаю, насколько эту формулу, заимствованную, если не ошибаюсь, у апостола Павла (который, впрочем, употребил ее совсем в ином контексте), можно считать канонической православной трактовкой понимания свободы. Я знаком со многими вполне православными и даже церковными людьми, которые трактуют понятие свободы так же, как и я.

И вообще, насколько я понимаю, вопрос о свободе воли, свободе выбора между грехом и отказом от греха является одним из центральных вопросов теологии, и немало копий было сломано на эту тему за последние две тысячи лет. Ну, да ладно, у нас здесь не теологический диспут, и уж во всяком случае не мое дело определять, насколько канонична формула Евгения Никифорова. Но не могу не сказать, что чувствую в этой формуле отчетливую опасность.

Вот в чем я вижу эту опасность: а как, согласно моему оппоненту, обстоят дела с правами человека, не свободного от греха? Следует ли понимать, что права грешника меньше, чем права праведника? Заметим, мы не о нарушении светского закона, а о грехе, то есть о понятии религиозно-нравственном.

Что, собственно, должно происходить с грешником (повторяю, не с нарушителем светского закона, а с грешником) в обществе, руководствующемся тем пониманием свободы, которое предлагает нам Евгений Никифоров? Если я правильно понимаю, это такое общество, где над человеческими правами главенствуют некие нравственно-религиозные принципы? Опасное это дело... XX век, по-моему, убедительно показал, во что превращаются общества, в которых какие-то высшие принципы поставлены над "негативными" свободами человека.

Вы скажете, Евгений Константинович, что то были дурные принципы, а Вы говорите о принципах благих? Боюсь, что это дела не меняет.

На самом деле, отстаиваемый Вами подход ведет свое начало тоже из Века Просвещения; просто он лежит в русле не либеральной традиции Локка и Пейна, а "протототалитарной" традиции Гоббса и Руссо. Я где-то читал, кажется, у Олара, как в жерминале II года Республики в Революционном трибунале готовился процесс Дантона и его подельников. Фукье-Тенвиль, естественно, сочинил обвинительное заключение: ну, там, английский шпион, тайный роялист, биржевой спекулянт и т.д. И, естественно, отдал это свое творение на рецензию Максимилиану Робеспьеру. Этот экземпляр сохранился: он весь исчеркан, а на полях в нескольких местах (!) срывающимся почерком написана одна и та же повторяющаяся фраза: "Он (Дантон, то есть) смеялся над добродетелью!!!". В глазах Робеспьера, правоверного и последовательного руссоиста, это было главное преступление бывшего друга: смеялся над добродетелью. Ну, а дальше все по Соловьеву: над добродетелью могут смеяться лишь дурные граждане, дурные граждане - это и не граждане вовсе, а, наоборот, враги народа, а на врагов народа Декларация прав не распространяется. Последний довод королей, как известно - пушки; гильотина же, естественно, становится последним доводом добродетельных людей, призванных исправить и оздоровить общество от всякого мусора.

Поймите меня правильно: я вовсе не считаю своего уважаемого оппонента человеком, который хочет пускать в ход гильотину; но не боится ли он, что, освобождая человечество (или русский народ) от греха, ее неизбежно запустят его последователи? Те алтарники о. Александра Шаргунова, которые учинили погром в Сахаровском центре, - они ведь тоже боролись с грехом, не так ли? Впрочем, Вы, кажется, и не склонны их осуждать.


И, наконец, последнее. Есть один пункт, по которому я с моим оппонентом совершенно согласен (ну, почти). Это его отношение к вакханалии так называемой толерантности и так называемой политкорректности, действительно захлестнувшей западный мир.

Я вообще-то само это слово - "толерантность" - на дух не переношу. Это что значит: толерантность? Терпимость, что ли? Откровенно говоря, я сомневаюсь в том, что терпимость - это абсолютная и наивысшая нравственная ценность. Если уж совсем честно, то я сомневаюсь в том, что это вообще подлинная нравственная ценность. Ну, посудите сами: что такое терпимость? Это значит, что я чего-то терпеть не могу, но прячу свои мнения и эмоции ради того, чтобы выглядеть воспитанным человеком. Или ради того, чтобы кого-то не обидеть. Ты - негр, еврей, кавказец, иеговист - другой, и я тебя за это на дух не переношу, но, будучи человеком воспитанным, я, скажи спасибо, сдерживаюсь?

Мне кажется, что толерантность и политкорректность лишь по недоразумению относят к либеральным ценностям. Это правила хорошего тона, правила публичного поведения, возможно, даже юридические нормы данного общества. Но это отношение к "иному", к "инакости" не несет в себе никакой нравственной и духовной ценности. Конечно, как правила общежития в расколотом и разделенном обществе, правила, альтернатива которым состоит в том, что тебя преследуют или просто убивают за то, что ты другой, правила терпимости есть полезная и нужная вещь. Но с ценностями свободы - со свободой мнений, например, со свободой убеждений, со свободой слова - эти правила находятся в сложном и едва ли не антагонистическом соотношении. Например, мне в качестве еврея даже обидно и унизительно было бы требовать от людей, которые не любят евреев, чтобы они притворялись, будто они ко мне нормально относятся. С какой это стати? Я отлично обойдусь и без их нормального - сквозь зубы - отношения. Иное дело, конечно, если они начнут меня ограничивать в гражданских правах или призывать к погромам и убийствам. Но это не вопрос терпимости/нетерпимости, политкорректности/неполиткорректности, а вопрос юридического запрета дискриминации и подстрекательства к преступлениям.

Истинную либеральную ценность, ключевую составляющую духовного богатства личности образует совершенно другое отношение к "инакости", нежели "терпимость": отношение интереса, более того, кровной заинтересованности. Ты - другой, и ты интересен мне именно тем, что ты не такой, как я. Тем, что ты по-другому думаешь, по-другому одеваешься, по-другому ведешь себя на улице и в семье, празднуешь другие праздники, веришь в другого Бога. Именно это мне в тебе интересно. Потому что мне необходимо, чтобы вокруг меня были Иные, потому что если вокруг меня не будет Иных, я не буду знать, кто я сам такой. И, между прочим, не буду знать, к какому роду я принадлежу, к какой культуре, на каком языке говорю. Я начну определять себя не по отличиям, а по сходствам, и стану одним из многих, нулем среди нулей, одним из толпы, которую буду определять словом "свои", - но "своих" буду так же не в состоянии понимать, как и чужих. В конечном итоге, отказ от жизни как диалога с "иным" означает полное и безнадежное одиночество человека, абсолютное духовное оскудение личности.

Диалог - это, конечно, далеко не просто. Нечего лицемерить: человеку свойственны и отталкивание от "иного", и раздраженные реакции на непривычное, и враждебность к "чужакам". Это, наверное, имеет биологическую основу. Но ведь человек не сводится к биологии: он же обладает разумной душой. И в той мере, в какой ему дано подняться над своей биологической природой, его отношение к "инакости" будет принимать вид интенсивного и доброжелательного интереса.

Не просто "ты мне интересен", а "ты мне интересен тем, что ты - другой". Это ужасная ошибка - воспитывать терпимость вместо того, чтобы воспитывать доброжелательный интерес к другим. Мне нравится разноцветность европейских городов. Мне нравится, что разноцветной постепенно становится Москва, что она становится горбоносой и смуглой, что в ее речи начинают быть слышны гортанные отзвуки Юга. Я живу на окраине города, в Марьино, там очень много кавказцев, они придают обычному спальному району европейски-средиземноморский колорит. В их руках вся торговля, весь марьинский "общепит" - и это честная торговля (я имею в виду не взаимоотношения с законом, а отношение к потребителю) и качественный общепит. Я на них смотрю и думаю: еще несколько лет - и у них, в основном беженцев-нелегалов, вырастут дети, московские дети. Они ломанутся в вузы - ведь надо же им будет что-то противопоставить московской дискриминации и расизму, а у многих кавказских народов к тому же традиционно огромный пиетет к образованию, - и еще через несколько лет московская интеллигенция заговорит с гортанным акцентом, как лет 80-100 назад она начала говорить с отчетливой местечковой распевностью и картавостью. И это будет замечательно, потому что они не такие, как мы, они другие, они увидят нашу культуру по-новому и внесут в нее новые краски, новую жизнь. Особенно если будет какая-то образовательная политика в этом направлении, если будут воспитывать не "толерантность", а взаимный интерес. Если в обычных русских школах нашим детям будут рассказывать о культурах Кавказа, а детям армянской, азербайджанской, грузинской, чеченской диаспор в их национальных школах будут рассказывать об их будущей среде обитания, о поле, на котором им предстоит пахать, - о русской культуре и русской истории...

И, кстати, это гораздо важнее, чем ломать копья вокруг "Основ православной культуры". Уж какая там у нас культура - православная, неправославная или просто русская, - но коли она наша, то есть масса способов, чтобы прививать ее основы. Но вот иные, не наши, культуры иначе, чем посредством школьного курса, не познаешь. Подумать бы о такой программе, направленной на изучение, на понимание чужих культур. Ей-богу, такое понимание гораздо важнее для укоренения человека в родной культуре, чем пристальное созерцание собственного национально-религиозного пупа.

Да, православие - важная, очень важная составляющая российской культуры и истории. И именно поэтому нормальный грамотный курс типа "Религии народов мира" гораздо более полезен для понимания этой важности православия, чем любые "православные основы". Для того чтобы осознать уникальность собственной культуры, надо в первую очередь хотя бы узнать о существовании других.

Вот видите, хотел закончить пунктом согласия с моим оппонентом, а получилось, что кончил опять полемикой. На чем прощенья просим. Спасибо за внимание.



[1] Эта статья написана после конференции 1-2 ноября, но написана по мотивам выступления автора и сохраняет форму и стиль устного выступления. Оппонентом А. Даниэля выступал Евгений Никифоров, председатель общества "Радонеж". К сожалению, Е. Никифоров не представил нам оригинальной статьи по теме своего выступления, поэтому о его содержании читателю придется судить только по в чем-то сходным предшествующим текстам прот. Всеволода Чаплина, особенно по его выступлению на круглом столе 1 июля 2004 г. Интересующиеся могут также прочесть статью: Никифоров Е., о. Макарий (Маркиш). Там, где добро под запретом // Радонеж. 2004. № 9 - прим. ред.
[2] Православие и либерализм: противостояние или диалог. Митрополит Кирилл о "правах человека" // Радонеж. 2004. 26 августа. Спецвыпуск.
[3] Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. T. 1 (цит. по: http://www.hrono.ru/libris/evr_vopr.html).
[4] См.: Соловьев В.С. Идея человечества у Августа Конта // Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1988.